Из книги второй «Российская империя» из трёх-томника Л.А. Асланова Менталитет и власть. Русская цивилизация.

Заключение

Заканчивая рассмотрение имперской России, следует признать, что Российская империя была очень своеобразной. В ней политиче­ская зависимость и национальное неравноправие, возникшие в ре­зультате политики умиротворения окружавших Россию народов и территорий, преобладали над колониальной экономической экс­плуатацией, которая не была целью создания и роста империи. Фин­ляндия, Прибалтика и особенно Польша страдали от политического и национального неравноправия, но народы этих частей империи не находились в подчиненном хозяйственном положении [15, 39]. Профессор Лондонского университета, специалист по русской исто­рии Дж. Хоскинг справедливо отмечал: «...мы никогда не должны забывать, что для русских империя была прежде всего средством выживания: крушение империи означало бы не просто потерю вы­годных и отдаленных владений, но смертельную угрозу самого ядра государства. Русские идентифицировали себя с империей в гораздо большей степени, чем другие народы Европы; она была для них ско­рее домом, чем источником доходов, крепостью, а не товарным складом. Империя - это не аспект русской истории, а сама русская история...» [90, 134].

В процессе завоеваний XVIII-XX вв. русские никогда не заго­няли туземное население в резервации, не отбирали земли, нахо­дившиеся в хозяйственном обороте. Присоединенное население мигрировало в традиционные области расселения русских, как и русские переселялись на присоединяемые территории, занимая пус­тующие участки земли; в основном это были Сибирь, Северный Кавказ, Новороссия, Нижнее Поволжье с Южным Приуральем, где русские составляли от населения края в 1897 г. - 76,8%, 42,2%, 21,4%, 57,9% соответственно. В издавна заселенных частях империи русских было мало, например, в Финляндии 0,23%, на Кавказе - 4,3%. Среди мигрантов преобладали русские, украинцы, белорусы. Миграция была высокой до середины XVII в. и уменьшилась в после реформенный период. Число сельских поселений увеличивалось вплоть до начала XX в., что свидетельствует о процессе внутреннего освоения земель. В 1646 г. титульная нация - русские - составляли 95% всего населения страны, а в 1917 г. - 44,6%. В составе империи насчитывалось около 200 народов.

Потребность в территориальной экспансии состояла в обеспе­чении прочных границ (по горным хребтам, по крупным рекам) с незамерзающими портами. Экономическая эксплуатация присоеди­няемых территорий даже не рассматривалась. На юге надо было по­кончить с набегами крымских татар, совершавшимися с целью пле­нения населения и продажи его в рабство в Стамбуле. На востоке русские шли туда, откуда к ним извечно приходили орды кочевни­ков. Нужно было отодвинуть от исторического центра Руси границы так далеко, чтобы при вторжении всегда имелось бы время для орга­низации отпора. Переселенческая культура помогала преодолеть неудобства миграций.

В начале 1917 г. Россия была унитарным государством с полной автономией Финляндии, Бухары, Хивы и Тувы. Часть территории была завоевана (Прибалтика, Польша, Финляндия, Северный Кав­каз, Средняя Азия), а другая - присоединена по договорам (Левобе­режная Украина, Казахстан, Грузия, Бессарабия). Присоединение осуществлялось в виде протектората, переходившему постепенно в полное подчинение имперской власти [51, 20-30].

Даже в случае завоевания главным принципом внутренней по­литики на присоединенных территориях являлось сохранение суще­ствовавшего до включения в состав России административного по­рядка, местных законов и учреждений, отношений земельной собст­венности, верований, языка и обычаев. При лояльности к имперской власти автономия увеличивалась, например, в Финляндии, а при вра­ждебности уменьшилась, как было после восстаний 1830 и 1863 гг. в Польше.

Вторым принципом внутренней политики было широкое со­трудничество имперской власти с местными элитами, которые полу­чали права русского дворянства.

Третий и наиважнейший принцип национальной политики со­стоял в создании некоторых льгот в правовом положении нерусских народов сравнительно с русскими. Они не закрепощались, не рекру­тировались в армию, имели налоговые послабления. Правительство с помощью налоговой системы намеренно поддерживало матери­альный уровень жизни нерусских подданных, проживавших в род­ных краях, более высоким, чем у русских. Это было частью полити­ки умиротворения. В 1886-1895 гг. нерусское население 39 губер­ний платило налогов по 1,22 руб. в год, тогда как население 31 великоросских губерний - по 1,91 руб. ежегодно.

Четвертый принцип позволял людям всех национальностей ста­новиться членами политической, военной, культурной, научной и т.д. элит России. Лояльность трону, профессионализм и знатное происхождение ценились гораздо выше, чем этническая или про­фессиональная принадлежность.

Не все шло гладко и не сразу получалось, но в итоге находился оптимальный баланс для мирного сосуществования под контролем имперской власти. Так было до 1830 г. После польского восстания автономия Польши была ликвидирована, а политика по отношении Польши стала более жесткой. В других регионах все оставалось как и прежде: самые большие выкупные платежи за землю в 1861 г. бы­ли назначены русским крестьянам, а не на Украине, Белоруссии и Молдавии [51, 30-36].

После польского восстания 1863 г. курс на административную интеграцию национальных образований в состав империи стал по­всеместным, форсированным. Началась культурно-языковая руси­фикация нерусского населения: школы стали денационализировать­ся, печатные издания на родных языках ограничены, например, в 1863 г. это коснулось Литвы, а в 1867 г. - Белоруссии. На Украине запрещались сценические постановки на украинском языке. Были вновь предприняты попытки христианизации татар, чувашей, ма­рийцев, удмуртов.

После второго восстания на Польшу было распространено рус­ское законодательство. Многие тысячи польских дворян были вы­сланы в центральные и восточные районы России, казнены, эмигри­ровали. 200 тыс. человек лишались дворянства. Земли высланных польских дворян перешли в казну и сдавались в аренду русским по­мещикам. Крестьянская реформа была проведена в пользу крестьян, но в ущерб польским помещикам.

В 1860-е гг. с развитием образования национальное самосозна­ние интеллигенции всех народов России политизировалось, и прави­тельство стало опасаться сепаратизма в ответ на русификацию и мо­дернизацию страны, начавшейся с крестьянской реформы. Модер­низация нарушала сложившиеся уклады, будоражила умы, и правительство пошло на унификацию управления и интеграцию эт­носов в единую российскую нацию.

Уже в конце XIX в. антирусские движения наблюдались среди башкирских и татарских крестьян, которые громили русские адми­нистративные управления, прекратили обучение детей в русских классах башкирских и татарских школ. Анализ национальной при­надлежности 7 тыс. самых активных революционеров, сосланных в Сибирь в 1907-1917 гг. свидетельствует о том, что латыши были в 8 раз активнее русских, евреи - в 4, поляки - в 3, армяне и грузины — в 2 раза, но украинцы были в 3 раза менее активными, а белоруссы - в 11 раз. Остальные народы были достаточно безразличны к рево­люции. В 1870-е гг. ситуация была иной. Из 469 революционеров-народников, привлеченных в 1871-1877 гг. за антиправительствен­ную деятельность к суду самыми активными были русские, затем евреи, армяне, украинцы и поляки, грузины, немцы, эстонцы, латы­ши и белорусы. Низкий социально-экономический статус русских и евреев до 1860-х гг. давал о себе знать [51, 37-43].

Начиная с конца XIX в. и особенно быстро в ходе революции 1905 г., на базе национальных движений возникли политические партии, легализованные в 1906 г в соответствии с Манифестом от 17 октября 1905 г. К февралю 1917 г. существовали 113 националь­ных партий и 45 общерусских, а к октябрю 1917 г. - соответственно 206 и 53. Федеративное устройство России выдвигалось только Белорусской революционной громадой и социалистами-федера­листами Грузии, остальные национальные партии призывали к на­циональной независимости. Однако на выборах в Учредительное собрание в начале 1918 г. национальные партии получили всего 22% голосов, тогда как доля нерусских избирателей после отделения Польши и Финляндии составляла около 50% от числа всех избира­телей, т.е. общероссийские партии получили поддержку населения [51,37-44].

Внутри русского этноса происходили важные процессы, начи­ная со второй половины XIX в. Поражение в Крымской войне было первым сигналом: царская военно-административная система не обеспечивает защиты народа. Даже в среде самых убежденных кон­серваторов зрело сознание необходимости перемен. Крепостничест­во, по мнению многих политических деятелей того времени, было причиной экономической и военной отсталости России. Были про­ведены крестьянская, земская, судебная, военная и другие реформы ради укрепления обороноспособности и промышленного развития страны. Крестьянская реформа 1861 г. положила начало революционизации крестьян, так как отрезала от крестьян лучшие земли, а за те, что достались общинам, был навязан выкуп, что шло в разрез с крестьянскими представлениями о земле. Частная собственность на землю признавалась законом только за поместным дворянством, а крестьяне остались с общинным владением землей. Не посчитав­шись с менталитетом крестьян и отдав всю землю барам, царизм сделал шаг к своему уничтожению, произошедшему в 1917 г.

Исследовали почти единодушно называют доминантой кресть­янского субменталитета вопрос о земле. По общераспространенному крестьянскому убеждению землей мог пользоваться лишь тот чело­век, который вкладывал в нее свой труд. При этом права собствен­ности на землю не могло быть, поскольку земля не продукт труда человека. Резко негативное отношение крестьян к помещичьей и вообще всякой частной собственности на землю - важнейшая черта менталитета российского крестьянства. В отличие от североморско­го менталитета для крестьян собственность была не капиталом, при­носившим прибыль, а средством пропитания и исполнения обязан­ностей перед государем.

После судебной реформы 1864 г. и ряда ее переделок в России сформировались две правовые, сословные системы. Была легализо­вана крестьянская правозащитная практика, тем самым Свод зако­нов Российской империи официально был признан несоответст­вующим условиям крестьянской жизни. Свод законов предназначал­ся дворянам, купцам, мещанам, разночинцам. Причиной раскола общества было многовековое крепостное право и неразрывно свя­занное с ним барство. В праве для высших сословий преобладающее значение имели правоотношения частной собственности и договора, а в крестьянском - право пользования общинной собственностью при условии исполнения фискальных требований государства. Су­ществование двух судебных систем в России - разительный кон­траст общему праву Англии.

Опорой военно-административной системы России была кре­стьянская община. Община ограничивала выход из общины, обеспе­чивала взаимопомощь внутри общины, защиту интересов общины от посягательств извне. При осуществлении суда и расправы вотчинная администрация не могла решать дела без мирских выборных, а иногда и мирского схода. Община препятствовала имущественной дифференциации ее членов, так как состоятельные члены общины отку­пались от рекрутской повинности. Стремление к обогащению, к вы­делению из общего ряда даже своим собственным трудолюбием вызывало общественное осуждение, а умеренность в потребностях и желаниях, наоборот, встречалась с одобрением. Часто практикова­лась прогрессивная раскладка налогов и повинностей, в результате чего налоговое бремя зажиточных хозяйств увеличивалась, а средних и бедных уменьшалась. Этому способствовала круговая ответственность всей общины за сбор налогов и податей. Община в целях самосохранения освобождала от рекрутской повинности хозяйства с одним или двумя работниками. Уравнительный механизм общины вырабатывался стихийно, веками. Он является результатом приспо­собления к окружавшей среде в целях выживания. Обычай общин­ной помощи лицам, не способным собственными силами обеспечить себе пропитания с 1860-х гг. стал законом. Община отводила бес­платные участки земли вдовам, сиротам, одиноким старикам. Об­щина могла вмешиваться в дела семьи. Если большак не справлялся с обязанностями главы хозяйства (а это определялось по тяглоспособности), двор или община могли сменить его. Неисправное несе­ние тягла каралось общиной, в силу круговой поруки.

Крестьянская община неформально осуществляла строжайший социальный контроль, проводила цензуру нравов, от которой нельзя было спрятаться. Сила культуры крестьянской общины была столь велика, что веками сохраняла все лучшее в нравах русского крестья­нина: трудолюбие, инициативу, самостоятельность.

В менталитете русских крестьян существовало устойчивое представление о двойственном предназначении крестьянской собст­венности - семейно-потребительском и тягловом. Тягловое предна­значение признавалось необходимым и достаточным, семейно-потребительское - только необходимым. Представления о приори­тете экономики пришли из североморской культуры, и они истори­чески оправданы в локальных условиях североморья.

В условиях Восточно-Европейской равнины хозяйство было необходимым, но недостаточным условием для выживания. Без защиты от врагов нельзя было вести и хозяйство. Община обеспечивала свое выжива­ние в условиях череды войн.

Военно-административная система в правление Александра III существенно окрепла. Постепенно верх взяла линия на уничтожение автономности суда, восстановление дворянского престижа, надмен­ное и суровое отношение к крестьянам. Это консервативное течение, прикрываясь лозунгом «национальной самобытности», добилось введения в 1889 г. института земских начальников, которые утвер­ждали и отстраняли от должности представителей крестьянского самоуправления, определяли повестку дня сельского схода, приостанавливали исполнение приговоров общинных судов и направляли эти приговоры в уездные суды для отмены. Эти, назначавшиеся государевой властью из числа потомственного дворянства начальники, без всякого разбирательства подвергали денежному штрафу или аре­сту всякого, проживавшего на подведомственных им территориях. С введением института земских начальников все дела, возникавшие в крестьянской среде, стали разбираться в волостных судах, под ком­петенцию которых попали кроме крестьян ремесленники, мещане, посадские. Но автономия волостного суда была сильно ограничена. Земский начальник по своему выбору назначал судей из числа из­бранных сельскими общинами. Народные обычаи из практики судов были устранены, но законы империи тоже не стали применяться, потому что они были заменены «личным усмотрением» земских на­чальников. Несменяемость земских начальников, отсутствие кон­троля за их деятельностью, привели к произволу, свойственному военно-административной системе.

К концу XIX в. в Российском обществе изменилось отношение к личности царя. Значительно ослабела (если не исчезла вовсе) вера в богоизбранность романовской династии и сакральный характер ее власти. Самодержец перестал восприниматься как «хозяин земли русской». Чем дальше, тем больше в нем видели лишь высший орган власти, существование которого могло быть оправдано только про­цветанием государства и русского народа, укреплением авторитета России на международной арене.

Раскол в обществе на две субкультуры - барскую и крестьянскую - был катастрофичным и не мог не привести к межкультурному конфликту. Русские помещики все получали от государя за службу ему, а потому вели по отношению к царю раболепно. Они были временными держателями собственности по монаршей мило­сти. Российская знать видела свой патриотический долг в преданно­сти интересам императорской службы, и лишь единицы размышляли об ответственности перед Отечеством собственника земли, призван­ного организовать цветущее хозяйство. Преобладало желание «на­слаждаться спокойствием и собственностью своею», вести «веселое в деревне житье», возводить храмы, заводить домашние театры и оркестры, разводить «выезжанных лошадей и резвых собак» для охоты. Помещики, обычно, жили вдали от своих поместий, и их ин­тересы в поместье представлял управляющий, сложившаяся тради­ция удерживала их в столице, губернских и уездных городах ради службы царю и отечеству, но не своему домашнему очагу. Тип культуры русских поместных дворян радикально отличался от севе­роморского. Наиболее богатые жили в столицах или за границей, куда им пересылались доходы от имения, и только некоторые воз­вращались в поместье лишь в глубокой старости. Характерной чер­той барского менталитета было презрение к производительному труду. Любые формы предпринимательской деятельности в дворян­ской среде осуждались, так как считались несовместимыми с дво­рянским достоинством.

Выйдя из крестьянских масс, русский предприниматель сохра­нял до самой смерти тот жизненный уклад, в котором он вырос, и моральные мотивы преобладали над материальными стимулами, что являлось главной основой культуры труда. Специфика ментальности торгово-промышленного класса коренилась в толще национального самосознания. Особая роль в российском предпринимательстве при­надлежит старообрядцам, для которых была более важна святооте­ческая традиция, нежели бунт против терпимых притеснений.

В российской традиции главным был вопрос не прав человека (как в североморской культуре), а поиск смысла жизни. Гражданско­го правового общества в России не могло быть потому что в военно-административной системе нет ни прав, ни граждан. В России дол­гое время сословия отличались не правами, а повинностями. Боль­шая роль принадлежала не писанному, а обычному крестьянскому праву. Поэтому в русском менталитете идею естественного права заменили идеалы добродетели, справедливости, правды. Русскому человеку свойственно убеждение, что «человек выше собственно­сти». Уважения к частной собственности не было и нет. Для россий­ского менталитета, в том числе и предпринимателей рубежа ХIХ-XX вв. было характерно преобладание духовных ценностей над «здравым смыслом». Для россиян вопрос, ради чего жить, имеет значение более важное, чем вопрос о материальном преуспевании. Накопительство материальных благ в ущерб окружающим всегда осуждалось. Считалось, что любое богатство связано с грехом. Идеалом был скромный достаток в сочетании с бережливостью и рачительностью.

Осмысление событий 1901-1904 гг., особенно социального взрыва 1902 г. свидетельствует о том, что именно в 1902 г. в России началась крестьянская революция, явившаяся основой всех других социальных потрясений того времени - февральский и октябрьский революции 1917 г., гражданской войны, столь круто повернувших весь ход российской истории. В 1905 г. было разорено до 2 тыс. бар­ских усадеб, а всего за 1905-1907 г. - свыше 6 тыс. Осенью 1905 г. окончательно исчезает нерешительность крестьянских выступлений. Община становится организатором крестьянского движения за зем­лю. Во всех уездах европейской России в крестьянском движении стали проступать политические требования против помещиков и местных органов власти. На двух Всероссийских съездах Крестьян­ского союза было выдвинуто требование конфискации всех поме­щичьих, государственных, удельных, церковных и монастырских земель с обращением их в общенародное достояние.

Как только крестьянская община стала организатором борьбы с помещиками и властью, тут же родилась идея о разрушении общины. Начал рушить общину СЮ. Витте, а продолжил П.А. Столыпин. Таким образом, мотивы действий царского правительства по уничтоже­нию общины были не только экономическими, но и политическими.

Для первой мировой войны русская армия была не обеспечена ' пулеметами, артиллерией, особенно тяжелой, инженерным имущест­вом, средствами связи, автомобильным транспортом, самолетами и -            многим другим. Но главное, в империи не было достаточной для  -       крупномасштабной   войны   военной   промышленности   и   системы дорог. Поражения России в Первой мировой войне повлияли на быстрое нарастание кризиса царского режима. Российское самодержавие было военной монархией, что постоянно подчеркивалось царем и его окружением. Престиж царизма держался на убеждении в мощи и непобедимости российской армии. Военные поражения в русско-японской и Первой мировой войнах ускорили и резко усилили кри­зис самодержавия.

Монархия, как форма государственной власти, утратила леги­тимность у большинства солдат и крестьян. Однако менталитет об­щинного крестьянства с его авторитарным началом традиционно искал в изменившейся обстановке выразителя ценностей крестьян­ства, искал нового вождя, и нашел того, кто в тот момент выражал наиболее полно и в наиболее простой форме чаяния крестьян о зем­ле и мире. Сначала движение крестьян возглавили эсеры, а затем лидерство захватили большевики.

Февральская революция - это стихийное выступление народа против власти, неспособной управлять страной и вести войну, отча­янный акт выживания этноса. К восстанию примкнули либералы, меньшевики и эсеры. Февральская революция предоставила свободу действий большевикам, но их деятельность развернулась позже.

В России буржуазия повела себя во время Февральской револю­ции крайне трусливо: она униженно просила монарха при всем пре­зрении к нему. Военно-командный менталитет не позволял русской буржуазии возвыситься до организованного сопротивления дегради­ровавшей монархии. Русская буржуазия о революции не догадыва­лась. Она ее прозевала. Революцию совершили без буржуазии факти­чески крестьяне - солдаты запасных воинских частей Петрограда.

Буржуазный характер Февральской революции - это ошибка, вызванная приверженностью универсальности всемирно-истори­ческой концепции. Исходя из локально-исторической концепции, Февральскую революцию надо считать крестьянской, несмотря на то, что она возникла в Петербурге. Одна часть крестьянства России придерживала хлеб, другая часть, получившая оружие на время вой­ны и расквартированная в столице, свергла монархию. Русская бур­жуазия была статистом на этом историческом переломе. Она была столь обескуражена революцией, что создала свое подобие власти на двое суток позже возникновения Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов - органов власти победившего народа. Бур­жуазия смогла создать именно подобие власти, а не власть, так как Временный комитет Государственной думы и вслед за ним Времен­ное правительство откладывали решение всех проблем до Учредительного собрания. Крестьянство, в условиях войны обладая оружи­ем, требовало земли и мира немедленно, а русская буржуазия делала вид, будто она владеет положением, будто она лидер революции и не решала крестьянских проблем. В итоге крестьянство поддержало тех, кто был готов дать им требуемое, - большевиков и левых эсе­ров. Октябрьская революция была вторым актом крестьянской рево­люции, начатой Февральской революцией. Большевики и левые эсе­ры удовлетворяли большую часть и других требований крестьянства выдвинутых еще в приговорах 1905-1907 гг. Русская буржуазия не взяла на себя смелость решить аграрный вопрос, и настал момент, когда крестьянство нашло лидеров, согласившихся отдать землю тем, кто ее обрабатывает в полном соответствии с менталитетом русского крестьянства.

У политиков, входивших во Временное правительство, не было понимания реальной ситуации, а «только предельная, несокрушимая преданность либеральным идеям, формулам, которые превращались в какие-то окаменелые заклинания». Процветало доктринерство.

Меньшевики и эсеры догматически следовали учениям запад­ноевропейских социалистов о том, что феодальный строй ниспро­вергается буржуазной революцией, потому после Февральской ре­волюции русская буржуазия должна взять власть в свои руки, а меньшевикам, эсерам и прочим социалистам необходимо оказывать давление на буржуазное правительство. Согласно теоретическим взглядам меньшевистско-эсеровских руководителей Исполкома Петросовета, Февральская революция была буржуазной, а потому власть должна была сосредоточиться в руках представителей либе­рально-буржуазных партий.

Тем самым меньшевики и правые эсеры делали двусмыленным свое положение в Петросовете в глазах солдат, рабочих и крестьян. Поэтому нет никаких причин удивляться большевизации Петросове­та осенью 1917 г.: большевики полнее и последовательнее отражали требования восставшего народа. Они умело использовали сложившееся в тот период положение.

После Февральской революции проявилось доктринерство ли­деров эсеров, которые заявили, что «социализм слишком молод и обязательно провалится с треском, если сам попытается встать у го­сударственного руля». Они утверждали, что спасение России состо­ит в «сотрудничестве с несоциалистическими элементами», в объединении «всей демократии на общей основе», предлагали «урезать социальную программу» до пределов, не препятствующих «реаль­ной коалиции всех классов». Тем самым эсеры отказались от своего главного тезиса - социализации земли, хотя к лету 1917 г. стало яс­но, что огромное большинство крестьян готово поддержать эсеров, если те выступают за немедленную конфискацию помещичьего зем­левладения. Эсеры оттолкнули от себя крестьянство, которое вскоре нашло себе других вожаков, отстаивавших лозунг: «Землю тем, кто ее обрабатывает». В итоге партия эсеров раскололась: правое крыло пошло с меньшевиками, левое - с большевиками. Окончательное размежевание правых и левых эсеров произошло на II Всероссий­ском съезде Советов.

Многовековые чаяния русского крестьянства о безвозмездной передаче земли тем, кто ее обрабатывает, поддержали только боль­шевики и выиграли борьбу за власть. Большевики включались в по­литический процесс, вызванный Февральской революцией, послед­ними из всех политических партий.

Для большевиков декреты о мире и о земле стали источниками легитимности новой власти в момент ее возникновения. Но не меньшее значение имел вопрос о власти. Меньшевики и эсеры спо­собом достижения своих целей в условиях войны в стране с военно-командным менталитетом населения избрали отказ от принципов военно-административной системы и избрали либеральные ценно­сти (демократию североморского типа, рыночную экономику, права человека и т.д.). После короткого периода общего ликования на празднике революции Временное правительство стало испытывать нарастающее отчуждение, а потом - сопротивление не только кре­стьян, солдат и рабочих, но и части имущих классов.

Ленин и большевики оказались прагматичнее, ближе к народ­ной массе. Сохраняя марксистскую всемирно-историческую ритори­ку, они стали фактически придерживаться локально-исторической концепции, называя это развитием марксизма. Большевики, в соот­ветствии с многовековым опытом народа использовали жестокие, репрессивные методы мобилизации, присущие военно-администра­тивной системе и, опираясь на военно-командный менталитет наро­да, повели народ за собой, построив свое государство.

Главный вывод: правительство бывает прочным только в том случае, если оно опирается на менталитет народа.